Змеи крови - Страница 30

Впрочем, донские воины отступать тоже не собирались. Они помнили, что сейчас, в эти самые часы, у них за спинами уходит из Крыма длинный обоз. И от того, удастся ли уберечь его от басурман, зависело то, насколько сытно и весело удастся провести на Дону осень и следующую зиму.

Адашев не торопился. По его разумению – коли вовсе без боя удастся до завтра простоять, то и хорошо. Завтра после полудня можно будет спокойно уходить вслед за обозом, прикрывая его тылы. Поход заканчивался, и ничего более, кроме возможности спокойно уйти, боярин не желал.

Даниил Федорович поднял глаза на небо: далеко ли до вечера? А когда опустил, то обнаружил, что с правого татарского крыла выкатился отряд в несколько сотен сабель, который начал разгоняться, меча стрелы в сторону казацких рядов. А отстреливаться донцам нечем – луков нет. Промедли сейчас еще хоть немного – и побьют православных ни за что.

– Ну, братцы, с нами Бог, – он бросил взгляд вправо и влево, после чего опустил копье (рогатины взамен потерянной под Азовом в Крыму не нашлось) и дал шпоры коню. – Вперед!

Вырвавшегося вперед боярина оглушил раздавшийся за спиной вместо привычного «Ур-ра!» разбойничий посвист, но сейчас это уже ничего не меняло.

Он метился в бок пускающему стрелы отряду – но татары успели извернуться, броситься наутек, просочившись в проходы между своими конниками. Крымское войско тоже колыхнулось и устремилось навстречу – басурмане не хотели, чтобы сила удара казацкой лавы повышибала их из седел и опрокинула на спину. На душу снизошло холодное бешеное спокойствие.

На этот раз Божья воля поставила перед ним какого-то зажиточного воина, а то и мурзу. Во всяком случае, одет он был не в халат, и не в старый потрепанный куяк или кольчугу, а в самую настоящую немецкую кирасу – черненую, с позолоченными наплечниками. Шапку железную татарин носил шляхтскую, рукава наружу торчали шелковые.

Правда, пикой своей он метился высоковато – в последний момент боярин поддернул щит выше, откидываясь на правый бок, почти вытягиваясь вдоль крупа коня, и одновременно посылая копье вперед, вкладывая в удар весь свой вес и набранную конем скорость. Вражеский наконечник только чиркнул по щиту, выгрызая щепу, а боярское копье, без труда пробив нагрудник – копейный удар вообще любое железо пробивает – вошло глубоко внутрь и неожиданно, изогнувшись, лопнуло посередине.

Ну и ладно – из кирасы наконечник все равно никогда не выдернешь. Даниил Федорович бросил бесполезный обломок, схватился за саблю – но из-за натянутых поводьев конь его поднялся на дыбы, и Адашев с удивлением увидел как из спины его, прямо перед седлом, выросла окровавленная пика. Скакун начал заваливаться набок, и дьяку оставалось только спрыгнуть на землю и, пригнувшись, метнуться назад, моля Господа, чтобы не затоптали.

Миновало. Сбавив шаг, боярин отбежал еще на несколько саженей и остановился, повернувшись к сече.

Казаки и татары рубились практически на месте, широкой полосой. Находившиеся впереди ожесточенно махали саблями, те кто оказался позади, стремились им помочь, нанося издалека копейные уколы. Никто не отступал, но и не продвигался вперед. Просто давила сила на силу, в надежде, что кто-то выдохнется первым и побежит.

Из схватки вырвался конь без седока. Всхрапывая и высоко вскидывая ноги, помчался к обозу. Боярин кинулся было к нему наперерез, но скакун испуганно шарахнулся от незнакомого человека и помчался в степь. Адашев, махнув рукой, остановился.

Со стороны Перекопа широкой рысью примчалось две сотни казаков и, не обращая внимания на крики и взмахи царского посланца, с ходу врезались в сечу на левом крыле. Боярин разочарованно сплюнул, остро ощущая свою бесполезность, попытался поймать еще одного оставшегося без седока коня – но опять безуспешно. Только с четвертой попытки выбредшая из боя лошадь далась ему в руки, и Даниил Федорович смог опять подняться в седло.

За то время, пока он неприкаянным бродил за спинами казаков, положение чуть-чуть изменилось – левое крыло, получившее нежданную поддержку, начало медленно, шаг за шагом, теснить татар назад. Адашев проехал позади строя, вглядываясь в окровавленные, истоптанные копытами тела. Наконец он обнаружил именно то, что искал – целое копье, оставшееся в скрюченном казацком теле. Резко качнувшись вперед, витязь подхватил копье, промчался на левый край рати и там, с громким криком:

– Москва!!! – снова врезался в сечу.

До темноты казакам удалось заметно потеснить басурман, затолкав их обратно в ту ложбину, из которой они появились, но окончательной победы, коренного перелома в битве, добиться не смогли. Спустившаяся мгла развела сражающихся в стороны, и над окровавленным полем повисла тишина. Обитатели степей – как донских, так и крымских, несколько часов махавшие саблями, вымотались до такой степени, что не имели сил даже развести костров. Они пожевали холодной баранины, оставшейся со вчерашнего дня и провалились в глубокий сон.

А с первыми лучами солнца в широкой степи, по обе стороны от залитой кровью полосы, выстланной человеческими телами и конскими тушами, снова выстроились молчаливые конные сотни.

– Вот упрямые какие они нынче, Даниил Федорович, – тихо удивился атаман. – Может, подмоги какой ждут?

– Может, и ждут, – согласился дьяк. – Обоз-то ушел?

– Отары овечьи ребята гонят, – вздохнул Черкашенин. – Медленно бараны идут, ножки больно короткие…

Из-за татарских рядов донеслись радостные выкрики – и внезапно над басурманской конницей поднялась многосаженная темно-бурая махина. В первый миг боярин Адашев подумал, что татары собрали осадную башню, обмазав ее снаружи от огня землею. Но глаза упрямо показывали ему глиняную голову черные черточки рта, приплюснутый нос, зрачки из оловянных тарелок. Широкие человеческие – и в тоже время нечеловеческие плечи, низко опущенные руки, ноги.