Змеи крови - Страница 17

К оглавлению

17

– Что ты хочешь этим сказать? – не понял боярский сын Толбузин.

– Татары… – прикусил губу Росин. – Они налетают, кусают и удирают. Налетают – удирают. Если они поверят, что Русь слаба, что не сможет противостоять хорошему сильному удару, в Крыму наверняка захотят покорить ее, сделать своей вотчиной, разоружить и сесть прямо здесь, в Москве. Зачем рисковать жизнью в набегах, если можно стать хозяином и сидеть на всем готовом, ничем не рискуя? Брать, чего хочется в любой момент, или просто приказывать, чтобы принесли? Так?

– Дальше, – коротко приказал царь.

– Чтобы покорить страну, наскакивать на ее рубежи и тут же убегать бесполезно. Нужно собирать войско и идти громить вражескую армию. Значит, коли крымский хан поверит, что способен покорить Русь и сесть в Кремле на трон, он будет должен собрать все свои силы и идти на Москву. Не бежать от сражений, а сам давать битвы, чтобы разгромить русскую рать и укрепиться в новых землях. Так?

– Дальше.

– Дальше? Дальше нужно будет заманить собранные все вместе татарские отряды, все их силы поглубже в наши земли, окружить и вырезать всех до последнего шакаленка. Чтобы в Крыму не осталось не то что мужчин, оружие держать способных, чтобы там даже баб брюхатить некому было! Пусть тогда султан сколько хочет на свои земли любуется, они никому и на фиг ненужны будут. Нет татар, нет проблем. А что касается обид или претензий – какие претензии? Сами пришли, сами по кумполу схлопотали. Первым их никто не трогал. Можно мило улыбаться и уверять в своей полнейшей дружбе. Дескать, мы за набег не в обиде. Всякое бывает.

– Собрать всех вместе, заманить и прихлопнуть, – задумчиво повторил царь. – Навсегда.

– Хорошо бы так, государь? – вопросительно сказал Андрей Толбузин.

– Хорошо… – кивнул Иван Васильевич и принялся задумчиво пережевывать верх гусиного пера. Молчал он минут десять, потом сломал перо и откинул в сторону: – План твой, Константин Алексеевич, кажется мне исполнимым. Что нужно тебе для него? Золото? Отряды стрелецкие? Должность в Посольском приказе?

– Золото лишним не бывает, – согласился Росин, – но в деле сем большой пользы от него не станет. Перво-наперво ты, государь, изо льва грозного и могучего трусливым и больным прикинуться должен.

– И как ты собираешься это сделать?

– Думаю, для начала надлежит послам, что в Крым и Стамбул ездят, наказать, чтобы вели себя пожалостливее, оскорбления терпели, про набеги ужасающие и разорительные плакались. Отписать королям европейским, что татары разорили вконец, что сил никаких не осталось и о помощи старательно просить, всякие блага и уступки обещая. Приюта спрашивать на случай, коли неверные большим походом пойдут и из страны выго…

– Да как ты смеешь, боярин! – взорвался гневом опричник. – Государя нашего перед правителями европейскими опозорить хочешь?! Что они подумают?!

– Да начхать с высокой колокольни, что в этой вшивой Европе про нас думать станут, – безразлично пожал плечами Росин. – Какая разница? Нам не о них, а о себе заботиться надо.

– Европейские государи почти все родня мне кровная, – сообщил царь.

– И много пользы от той родни видеть доводилось? Хоть какую помощь они оказывали, окромя стрихнинчика, что в стакан то и дело подсыпать норовят?

– Я потомок древнего рода Рюриковичей, – поднялся со своего кресла царь. – Предкам моим сам император византийский дань платил, от имени их все пределы земные дрожали, а ты славу всю единым махом псам смердящим на потеху отдать желаешь?! Да как только ты измыслить такое посмел?!

– Я про дело думаю. Про крепость рубежей русских, про покой жителей ее. А что слова? – пожал плечами Росин. – Слова – это дым. Коли ты трус, то сколь храбрецом не называйся, отважней не станешь. А если для обмана врагов своих глупцом и трусишкой выглядеть полезней, то почему бы и нет? Что от этого в сердце твоем изменится?

– Что изменится от того, что весь мир станет считать меня трусом? – приподнял брови царь, и в серых глазах его ощутился ледяной холод.

– А какой прок от пустого хвастовства? От похвальбы и гордыни что за выгода?

– То не слова пустые! – рявкнул Толбузин. – Наш государь не раз в атаку первый мчался, жизни своей не жалея, в Казани…

Царь вскинул руку, и опричник моментально смолк.

– Скажи, Константин Алексеевич, – ласково поинтересовался русский правитель, – не спрашивала ли супруга твоя, Анастасия, про родичей своих?

– Про тех, что в заговор против тебя затевали? – глядя царю в глаза, уточнил Костя. – Нет, не спрашивала.

– Это хорошо, Константин Алексеевич, – кивнул правитель. – Потому, как после слов твоих думы всякие бродить начинают.

– Заманить и уничтожить, – повторил Росин. – Уничтожить всех и навсегда. Скажи, государь, что дороже тебе: слава твоя великая, или крепость земли русской? Стоит ли слава сломанных судеб человеческих? Позор страшнее смерти – но что, если именно им победы добиться можно? Страну спасти? Ты же правитель, царь. Подумай! Слова – пыль. Россия – вечна.

– Ступай, Константин Алексеевич, – отвернулся царь. – Боярский сын Толбузин тебя проводит. Андрей, дьяка Данилу Адашева найди и ко мне пришли. Славы мне не надо, но гибели стрельцов татарам не спущу. Пусть в новый поход готовится.

Глава 3
Змеи крови

В этот год половодье доставило обитателям усадьбы немало страха. Вода в Осколе поднялась неожиданно высоко и плескалась под самыми стенами. Но Бог миловал, и до ворот земляной крепости вешние волны не дотянулись. Второй бедой была извечная опасность татарского набега – и задолго до подхода земских сторожевых разъездов боярин Варлам выслал в еще сырую степь десяток своих оружных смердов, разбив их попарно, а сам с холопами засел возле Изюмского шляха.

17